Свободный полёт
Как всё начиналось
Осень 1990 года: кроссворды. Первый заработок
Дело было в Жуковском. Мы уже заканчивали институт. Студентам (тем более — на старших курсах) всегда нужны деньги. До этого мы зарабатывали их в стройотрядах — тяжелым физическим трудом. Но в тот год вышел закон о кооперативах — и люди получили возможность создавать частные (ну, или получастные) предприятия. Вот и мы зарегистрировали на ФАЛТе первый кооператив. Но что будем делать, как зарабатывать — еще не знали.
И вот сидим мы-то как в общежитии, разговариваем — и вдруг осеняет: а не заняться ли нам кроссвордами? Мы вполне можем их составлять и продавать. Почему именно кроссвордами? Да потому, что в общаге от безделья их часто решали. И мы были уверены: если это интересно нам, то будет интересно и всем остальным. К тому же в киосках тогда был полный голяк с литературой, новыми журналами… В общем — мы решили: это может пойти!
Проект был такой: придумываем кроссворд — и печатаем его на листе бумаги размером А3. На лицевой стороне — кроссворд (или несколько), а на обратной — ответы. Распределили роли: Серега Пушкин их составляет, а я ищу типографию и все такое. Остальные — на подхвате.
Серега взялся за работу, а я пошел в типографию ЛИИ. Прихожу к ним и говорю: вот мы, мол, с ФАЛТа, организовали первый у нас кооператив и хотим напечатать кроссворды. Можете? Они отвечают: легко, несите рисунки и тексты. Говорят: сами вот только что организовали кооператив и готовы в нерабочее время все сделать. Я объясняю: только у нас еще денег на это нет. Мы готовы с вами, типографией, рассчитаться сразу после того, как продадим эти «листовки». А мне отвечают: мы согласны! Это для нас самих первый такой заказ. Нам интересно. Несите, напечатаем без денег, расплатитесь потом.
Я побежал в комитет комсомола (там у нас телефон стоял) и стал искать номер центрального московского офиса «Союзпечати». Тогда по всей Москве и всему Подмосковью киоски «Союзпечати» стояли — и только в них продавали газеты и журналы. Нашел, звоню. Говорю: мы, кооператив при МФТИ, издали такие листы-кроссворды… Можно ли через сеть ваших киосков это продать? Они отвечают: готовы попробовать, у нас, мол, как раз сейчас мало периодики на прилавках. Но в успехе не уверены и поэтому выкупить сами ваши листки не готовы, но готовы взять их на реализацию. Это обойдется вам в 5% с продаж. Я даже обомлел от такой удачи: «Союзпечать» — это было круто! Осталось только все напечатать и привезти на их центральный склад.
Я побежал заключать договор с типографией ЛИИ, отдал им рисунки и тексты (Пушкин к тому времени уже все сделал). Потом мы с друзьями скинулись на автобус (все свои студенческие заначки порушили), чтобы можно было весь тираж нашей кроссвордной макулатуры довезти из Жуковского на склад «Союзпечати» в Москве.
А затем наступило ожидание. Дни и недели. Продадут они наши кроссворды или нет? От этого зависело все! Ведь нужно было расплатиться с типографией и факультетом, который дал нам «крышу» и печать этого первого кооператива. Я тогда часто ездил электричкой из Жуковского в Москву, выходил у Курского вокзала, искал ближайший киоск «Союзпечати», становился сбоку — и ждал. И смотрел из-за угла: кто подходит? Что покупают? Берут ли наши кроссворды? Бывало, часами стоял и смотрел… Очень тоскливо мне было, что и вообще покупателей мало, и никого, кто бы заинтресовался нашим кроссвордом, я так и не увидел. Прошло несколько месяцев (кажется, три). Именно такой срок нам назначила «Союзпечать»: после этого должны были подсчитать, сколько экземпляров продано, перечислить нам выручку (за минусом комиссии) и отдать обратно невыкупленный тираж. Порог нашей окупаемости был где-то 30%, то есть «Союзпечать» должна были продать минимум 30% тиража (а это 100 тысяч штук), чтобы мы могли хотя бы выйти в ноль — рассчитаться с типографией, заплатить комиссию агентству и долю факультету, вернуть наши деньги за перевозку и оплатить налоги кооператива.
Я очень волновался, когда звонил в «Союзпечать». Спрашиваю: сколько продали? А мне женский голос отвечает: извините, все продать не удалось, реализовали только… 80%! И снова извиняется, что больше не смогли. И продолжает: нам придется вернуть вам 20% тиража. И к тому же, извините, эти 20% все потрепаны и, возможно, испорчены, поскольку свозили их из наших киосков со всей Москвы. И опять: извините…
Я даже дар речи от радости потерял: это в два с лишним раза больше, чем было нужно для окупаемости. Феерический успех! «Союзпечать» перечислила нам деньги. Мы рассчитались с типографией, вернули транспортные, заплатили долю факультету — и каждому из нас осталось где-то по тысяче рублей. Столько я зарабатывал только командиром стройотряда — за три месяца тяжелой работы где-нибудь в Сибири, да еще и с учетом северного повышенного коэффициента.
После этого успеха мне показалось, что мы и дальше сможем так жить: заниматься наукой, самолетами, аэродинамикой — и периодически совершать какие-нибудь коммерческие сделки через наш кооператив, который будет давать нам нормальные деньги.
С этого момента я перестал ездить в общественном транспорте, ждать на остановке и толкаться в автобусе — и начал ловить тачку. Доехать на такси от общаги до платформы «Отдых», чтобы на электричке отправиться в Москву или в Коломну к жене и теще — это стало для меня нормой. До этого такси я мог позволить себя максимум раз в месяц — и то если ну очень-очень куда-то опаздывал…
Кроссворды. Продолжение
Где то через полгода после первого успеха мы решили его повторить. Я вальяжно поехал в ту же типографию — договориться о новой партии. И очень удивился, когда мне объяснили, что у них заказов на 6 месяцев вперед, все время занято. Короче: приходите через полгода.
Я пошел звонить в «Союзпечать»: мол, а как у вас? Можем мы разместить в ваших киосках наш новый тираж? А мне отвечают: нет! Мы уже завалены разной макулатурой… Я специально в Москву поехал, чтобы проверить. И действительно: не то что в киосках — в метро все в кроссвордах, анекдотах, стихах и песнях. Сплошные развалы разнообразной печатной продукции.
Я понял, что рынок быстро, очень быстро занимает пустые места…
Нужно было искать что-то новое!
ЦАГИ. 1991 год
В физтеховской системе образования принято, чтобы на последних курсах института студенты активно вели научную работу в одном из профильных отраслевых НИИ — потом, после окончания, они смогут сразу влиться в науку и готовить кандидатскую, а потом и докторскую диссертацию.
Я был распределен в ЦАГИ. В кабинете, где мне выделили место, сидели 5 человек. В дальнем углу стоял стол моего научного руководителя — начальника отдела (ему было тогда около 40). По бокам от него располагались две женщины непонятного возраста, думаю — между 35 и 45 годами. В их задачу входило собирать в папки какие-то бумаги, которые давал им начальник, а также на основе данных, которые мы периодически получали при экспериментах в аэродинамической трубе, чертить некие графики. Однако эксперименты тогда уже были редкими — и потому реальной работы у женщин не было. Постепенно я начал понимать, что одна из основных задач мужской части нашего отдела заключалась в том, чтобы дать какое-то реальное занятие этим двум сотрудницам.
Впрочем, главное дело у них было — они заваривали чай. Это была отдельная и очень важная процедура: освободить стол или хотя бы угол стола от бумаг и чертежей, поставить на свободное место деревянную доску, водрузить на нее чайник, предварительно наполнив его водой, погрузить в воду кипятильник и закрыть чайник крышкой… Открыть крышку, когда закипит, вынуть кипятильник, опять закрыть крышку… На отдельную доску поставить фарфоровый чайничек, насыпать туда чай из пачки с индийским слоном, налить кипяток, закрыть крышку, накрыть чайничек полотенцем — и через 5 минут предложить всем чайную паузу. Это священнодействие совершалось два раз в день, утром и ближе к вечеру (не считая обеденного перерыва).
Кроме двух сотрудниц, начальника отдела и меня, студента-выпускника, в углу обитал заместитель начальника отдела, молодой кандидат наук. Ему было 32.
Я просидел в том кабинете около года. Это были последние 6 месяцев выпускного 6-го курса института (я готовил дипломную работу по аэродинамике вихревых потоков у носовой части истребителя на больших углах атаки) и первые 6 месяцев аспирантуры (предполагалось, что в это время я начну заниматься своей кандидатской…)
Но я почти сразу же заметил, что дела в ЦАГИ тухлые. Реальной научной работы уже почти не вели. Больших задач не ставили. Все пытались придумать себе какое-нибудь занятие, какую-то задачу, но все это было очень отвлеченно. Без прорывов. В основном все отделы (и мы в том числе) были озабочены тем, как бы «компьютеризироваться». Сначала должен был получить компьютер начальник отдела, за ним — все остальные. Затем появились «мышки» — и все стали их себе выбивать. Потом бы организован большой общий компьютерный зал, и я уходил туда и пропадал там днями и ночами, готовя дипломную работу. В наш кабинет возвращаться не хотелось: там была скука и какая-то полная бесперспективность. Начальнику отдела — 40, заместителю — 32, мне — 25… Я что — 7 лет тут так и буду сидеть, ожидая должности зама? И 15 лет — кресла начальника отдела? И это все между этими… чайными паузами?
Обо всех наших студенческих «шабашках» и проектах я в отделе никому не рассказывал. Как у студент (а потом — как у аспиранта) у меня был свободный график. И потому я не отпрашивался у начальника отдела, когда уходил, и не сообщал, когда приду в следующий раз. Но я был человеком дисциплинированным и ответственным, а потому успевал и сидеть в кабинете и в компьютерном зале института, и заниматься нашими «коммерческими» делами, и в комсомольской жизни факультета участвовать, да и обязанностями молодого отца не пренебрегал (первому сыну тогда было уже около 3 лет).
И вот как-то осенью 1991 года, посреди рабочего дня, как раз перед очередной чайной паузой я зашел в наш кабинет отдела механики летательных аппаратов ЦАГИ с тортом. Поздоровался со всеми и сказал, что пришел попрощаться. Я решил уйти из науки в бизнес. Обе наши тетушки замерли, точнее — замер весь отдел. У всех, думаю, были смешанные чувства. Начальник, вероятно, вздохнул с облегчением: я снял с него тяжелую обязанность выдумывать мне тему кандидатской, в то время как он сам все никак не мог придумать тему для своей докторской. Зам, возможно, тоже испытал облегчение: уходил молодой и прыткий, который мог бы его подсидеть. Дама помоложе в первый момент меня, наверное, реально пожалела: мол, куда же ты теперь — без работы? У тебя же ребенок на руках... У нее самой на руках был пятилетний сын — и она очень боялась, что ее муж потеряет работу. И только дама постарше посмотрела на меня с восторгом и восхищением. «Так и надо, — сказал мне ее взгляд. — Это настоящий мужской поступок».
«А куда ты идешь?» — спросили они меня, когда мы уже выпили почти весь чай и съели почти весь торт. «Мы открываем филиал банка, — сказал я. — И я буду директором!» Весь отдел замер с недоеденными кусками торта во рту. Банка? Какого? «Коммерческого!» — гордо ответил я.
Потом, конечно, все долго смеялись. Они и радовались за меня, и ничего не могли понять. Что это такое вообще — банк? Что я могу знать об этих банках, если все эти месяцы сидел вот тут, рядом с ними? Они-то ничего о банках не знают — а я, выходит, знаю? В общем, вопросов было больше, чем ответов — и у них, и у меня. Ведь все только начиналось.
Когда я уже выходил из кабинета, они спросили: а какая у тебя там будет зарплата? Я, чуть смущаясь, сказал: 1 тысяча рублей. И это был второй шок, поскольку такую сумму они, кажется, получали все вместе — и начальник, и зам, и обе сотрудницы. Мы попрощались, и я ушел.
Я не стал их тогда совсем травмировать: на самом деле мне дали зарплату в 2 тысячи рублей!
Послесловие
Через два года, когда советская наука совсем разваливалась, когда во всех НИИ перестали выплачивать зарплаты и начались повальные увольнения, почти весь свой отдел я принял на работу к нам в банк. Одна из сотрудниц пошла в бухгалтерию, другая стала операционисткой в филиале в Жуковском. А начальника отдела я устроил потом управляющим в одном из наших московских отделений. И только тот молодой зам, так, кажется, и остался в науке. И вроде бы занимается ей до сих пор…