Как мы уже говорили, фалтяне есть везде. И в Америке тоже. «СП» побеседовал с выпускником 1992 года Дмитрием Евгениевичем Никоновым, главным инженером в отделении Исследования Компонентов в компании Intel.

Биографическая справка:

Отец Дмитрия, Евгений Константинович Никонов, к.т.н., работал в НИИАО, разработал первые и последующие тренажёры для большинства космонавтов, пульты для Международной Космической Станции. Мать, Нина Сергеевна Никонова, к.т.н., работала в ЛИИ, разработала первые антенны для связи самолёта и спутника. Дмитрий закончил ФАЛТ с красным дипломом (и синим лицом). Был финалистом конкурса на лучшую докторскую диссертацию Американского Физического Общества в 1997 году. Работает на Intel с 1998 года. По совместительству  — внештатный профессор университета Пурдью в Индиане. Автор 80 журнальных статей и 50 патентов. Женат, трое детей.

Начало пути

— Дмитрий Евгеньевич, почему вы поступили на ФАЛТ?

— Родом я из Жуковского, здесь родился, вырос, ходил в школу № 7. Мысли идти куда-то, кроме ФАЛТа, даже не было: до детского сада было от дома 3 минуты, до школы — 5, а до ФАЛТа — 10. Так что всё было уже за меня расписано.

— Как началась ваша жизнь на Физтехе?

— К поступлению я целенаправленно готовился: учился, старался, занимался в ВФТШ. Признаться, эти нагрузки мне казались очень большими. Думал: «Ну, это только до поступления... Дальше будет полегче». Но вот пришли мы на первый курс. Первая лекция матанализа. Преподавал его у нас профессор Владимир Николаевич Темляков. Прочитал он эту лекцию на высшем уровне математической строгости. Вышли мы после неё из аудитории, притихли — а среди нас и всеросийщики, и международники — все как один грустно вздохнули: «Да... это будет сложно...». Ну и действительно: сами понимаете — началось... Задания те же. Берёшь их, смотришь — нет, я никогда этого не смогу сделать! Но каким-то образом более-менее справляешься.

— И как учёба?

— Похвалюсь: был отличником. А это для жуковчанина была редкость. У нас так считалось: вот если приехал из Сибири такой весь гениальный парень — ему сам Бог велел быть отличником. А жуковчан принимают как бы из милости, потому что им места не надо давать в общежитии, да и всё равно сколько-то ребят из Жуковского должно быть. А так нас несколько человек таких было на курсе — жуковчан-отличников — Лёша Дынников, Вова Власенко...

— Что нравилось большего всего в учёбе?

— Больше всего, конечно, физика. А потом теоретическая физика. Сложнее было с черчением... Не знаю, есть ли у вас сейчас такое. Многие страдали от военной кафедры. Не знаю, я от неё не страдал. Поехал после 5-го курса на сборы: заправлял самолёты топливом, кислородным, азотом... спиртом — ну, для антиобледенительной системы. Техники очень любили этот спирт сливать...

— Как прошёл первый курс?

— В общем-то курс наш справился с первым годом обучения — конечно, не без потерь. Зато научились друг другу помогать. Нет-нет, не просто тупо списывать: кто-то решает одну задачку, а потом объясняет её товарищам, кто-то другую. Без кооперации учиться не получалось.

— А о чём мечтали в юности?

— На 1-м курсе я мечтал всю свою жизнь прожить в своём любимом городе. Знаете, вот в Москву я ещё иногда ездил, а дальше — нет. Есть люди, которые на байдарках по рекам ходят куда-то, всю Сибирь объездили. Мне ничего такого никогда не хотелось. Мне хотелось, чтобы всё шло по плану: отучусь, пойду в аспирантуру, защищу кандидатскую, докторскую, буду работать над «Бураном»... Вся жизнь моя была расписана до конца.

— Кажется, что-то пошло не так и ваши планы сильно изменились?

— Да, действительно... Но вернёмся к 1-му курсу. Тогда всё шло так: я усердно учился, любил все предметы, сам учил детей в ВФТШ (физику вёл). Потом стал директором ВФТШ. Это было самое начало горбачёвской перестройки. У всех было ощущение, что вот сейчас мы Советский Союз преобразуем. Я был активным комсомольцем, и хотелось мне стать активным коммунистом. Тогда это было почётно. Ведь были примеры для подражания! Например, хороший друг нашей семьи Г.П. Долголенко — доктор наук в ЛИИ, секретарь парторганизации, основатель жуковской школы самбо. Так вот — хотел я жить в Жуковском, заниматься наукой. Мысли не было о том, чтобы переселяться в другой город — даже в Москву. Какая там заграница?

— И что было дальше?

— Пошёл я на кафедру аэрогидродинамики, которая базировалась в 8-м и 20-м отделениях ЦАГИ. Я пошёл в 20-е, и моим научным руководителем был Михаил Наумович Коган. А микроруководителем — Альберт Леонидович Стасенко. Меня поселили в комнату, где работали Галина Яковлевна Дынникова, Николай Анисимов, и Евгений Устинов, которому повезло жениться на физтешке Татьяне, впоследствии знаменитой писательнице. Так вот, занимался более физической аэродинамикой. Сначала — течениями с капельными смесями вокруг крыла и процессом обледенения самолёта (это стало моей дипломной работой), а также — газовой динамикой с излучением при высоких температурах. Это нужно, например, при входе «Бурана» в атмосферу. И мы успешно с этим справлялись. А потом случилась беда: СССР расчленили преступники — и сразу, подчёркиваю — сразу, мы (отраслевая наука, авиация, весь Жуковский) оказались никому не нужны, всё финансирование было срезано. Чувствовалось, что до власти дорвались грабители... Всё будут воровать и наука им не понадобится. Сразу появились люди, которые на больших самолётах ЛИИ на государственном керосине возили грузы в Арабские Эмираты (внутренний рынок не приносил валюты, а рынок перевозок из Европы на Ближний Восток оказался не занят). Но это были ещё мелочи. По всей стране происходила тупая кража материалов и вывоз их на Запад. У меня появилось ощущение, что жить в таком государстве, где царит дикий капитализм эпохи первоначального накопления я не могу. Мысли о том, чтобы заняться бизнесом, у меня даже не возникало. Я точно знал, что не смогу: боялся, что меня непременно зарежут и бросят, как одного моего одноклассника, на дно Раменского пруда. 90-е годы — это было дикое время, когда перераспределение финансовых потоков осуществлялось в основном через убийства.

— И вы решили податься за границу?

—Да. Я понимал, что не заработаю себе на жизнь, оставаясь в ЦАГИ. Бизнес, как я уже сказал, тоже был не моим вариантом. К счастью, я был не женат, а то вообще непонятно, что делал бы. Решил, что что-то надо делать. С моим однокурсником (Иваном Стрешинским) пошли на курсы TOEFL, подтянули английский язык и навык сдавать экзамены в форме теста. Сдали успешно. После чего я стал подавать документы в разные американские университеты. Физтеховские профессора Владимир Иванович Манько и Виктор Васильевич Додонов написали мне рекомендации. В результате меня приняли в Техасский АиМ университет, где у меня был руководитель Марлан Скалли, основоположник квантовой теории лазера. Так как я занимался радиационной газовой динамикой, меня там и поставили заниматься с газовым лазером.

— Тяжело было сделать этот выбор?

— Я уже говорил: выбора у меня не было. Не было вопроса ехать или не ехать. «Всё, я здесь жить не могу» — вылетел как пробка из бутылки. Я знал, что хочу ехать туда и продолжать заниматься наукой. Однако тогда я полагал, что пережду эту турбулентность (ну лет 5-6) и вернусь уже в нормальную страну. Было лишь одно «против». Я был такой домашний мальчик, мама меня опекала, один никуда не ходил. Стирать не умел. Готовить не умел. Пылесосить, впрочем, умел. Короче говоря, к жизни был совершенно неприспособленным. План моих родителей был таков: вот женится, и сразу меня переведут на попечение жены: проблем не будет. А тут вышло: надо ехать за границу, в совершенно незнакомый мир. Это сейчас заграница и заграница. А тогда, в 80-е, это была цивилизация более высокого уровня, с новыми технологиями. Это как человека перенесли с Татуина на Корусант. Другие принципы взаимоотношений между людьми, куча других понятий, которые мы даже не могли представить себе. Разные страховки, пенсионные фонды, ипотеки... Советский человек о таком и не думал.

Первое время там

— Как началась жизнь там?

— Ну купил я билет в Америку — с помощью друзей. Совпадение — на том же рейсе летел учиться другой фалтянин — Тимур Линде. Прибыли мы в Америку ровно через 500 лет после Колумба. Приезжаю в Техас и по своей наивностью думаю: вот сейчас меня встретят, поселят в общежитие, покажут, где кормиться, на какие лекции ходить... и всё будет хорошо. Я совершенно не волновался. Пришёл, как было сказано в инструкции, в отдел по работе с иностранными студентами. У меня скопировали паспорт, поставили штамп в какой-то бумажке и... всё. Я говорю: «А где забота обо мне? Эй, вы чего? Где мне жить? Что делать?» — «Какая забота? Ты о чём? Не, мужик, ты ж аспирант... Иди давай». — «Ну ладно», — подумал я. Пошёл на свой факультет на встречу с профессором Скалли. А он человек занятой: счастье, что у него вообще минутка нашлась на разговор. Я ему начал жаловаться: мол, как так, что делать, где жить. Он говорит: «Ты не переживай, если жильё не найдёшь — мы тебе палатку во дворе факультета поставим». Это он шутил так... Только у меня чувство юмора после суточного перелёта к тому времени отключилось. Несколько дней я перекантовался — то у одних аспирантов, то у других. Вот приехал какой-то гость в университет — я у него в отеле переночевал. Для него это было, конечно, дико: что это ему подселили какого-то русского мужика?

— А где же вообще жили аспиранты?

— Какое-то жильё для аспирантов вообще-то было, но на него надо было подавать документы и где-то год-два ждать. Или был вариант снимать квартиру. Должен был быть для этого номер социального страхования и кредитная история. У меня, естественно, ни того, ни другого. Так что никто бы мне квартиру не сдал.

— Однако... И как же всё разрешилось?

— Приехал один исследователь, постдок (т.е. человек с докторской степенью, скитающийся по временным должностям в университетах), как приехал — так на него русский медведь и навалился: «Стив! Я буду с тобой жить!» Он очень удивился, но потом пришёл в себя. Поехали выбирать квартиру. А что есть квартира? Это пустые комнаты — никакой мебели. «Стив, а где же мне спать?» — «Ну, на кровать у тебя денег нет... Что-нибудь придумаем». И поехали мы в дешёвый магазин «Волмарт», купили там мне кусок поролону и спальный мешок — и вот так я и спал в течение полугода.

— Как пошла ваша жизнь после этого приобретения?

— Спать мне теперь было где, так что беспокоиться я перестал — занялся вплотную наукой. Утром этот Стив вставал, вёз меня на машине на работу. Там мы с 8 утра до 9 вечера работали, потом ехали домой. Был довольно напряжённый рабочий день (в Союзе так подолгу мне работать не приходилось). Но уже через 3 месяца после приезда я выступал на международной конференции в Хьюстоне, демонстрируя результаты своих исследований. Подготовка на ФАЛТе не прошла даром: кое-что я умел. Кстати там поговорил с Эдвардом Теллером, создателем американской водородной бомбы.

— Какие были ощущения первое время?

— Знаете, вот каждый вечер я залезал в свой мешок, закрывал глаза — и было такое чувство всепоглощающей эйфории: вот прошёл ещё один день, и я выжил. Потом всё вошло в нормальное русло. Наконец со стипендии я купил себе кровать, начались лекции. Я учил студентов, меня учили профессора. Уже после года я, в общем-то, перестал чувствовать себя неуютно или обделённо.

Дальнейшая работа

— И как складывалась Ваша карьера?

— Я и ещё одни физтеховец, Миша Лукин (ныне профессор в Гарварде) занимались численным моделированием экспериментов, которые делали другие профессора, постдоки и студенты в группе. Через 4,5 года я получил свою докторскую степень (называется PhD, доктор философии) за работу по лазерной физике. В журнале Science News эту работу (не меня одного, конечно, а группы) отметили как одно из 10 главных достижений в физике за 1994 год. После чего работал в университете Калифорнии в Санта-Барбаре. Все мои знакомые шутили: «Ну, конечно, ты туда поехал, ты ж там всех знаешь!» А этот университет очень хороший: 5 нобелевских лауреатов там работали. Ну, и я там проработал 2 года. Занимался полупроводниковыми лазерами.

— А как вы попали в Intel?

— Времена были тяжёлые: только закончилась холодная война — и большую часть финансирования в американских университетах срезали. Профессора все были в возрасте лет 60 и на пенсию не собирались. Так что для молодых учёных это было самое сложное время, чтобы получить должность ассистента профессора. Я подавал, подавал заявления... На каждую вакансию было по 500 кандидатов. Меня никуда не брали, даже по телефону не отзванивали. Всё это было очень горестно. Но вот один из исследователей в нашей группе нашёл работу в фирме Intel. Когда появилась там ещё одна вакансия, он меня порекомендовал. Я думаю: «Ну, вот... промышленная компания, с наукой придётся завязать, буду заниматься всякими скучными вещами, но хоть платить станут». Прошёл собеседование, сообщил всем товарищам, что переезжаю в другой город, буду работать в компании. Мне все: «Ты что, с ума сошёл?!!! У тебя же такая прекрасная научная карьера... Всё, теперь ты никогда не вернёшься к науке. Как нам тебя жалко!». Я все эти разговоры выдержал. Пришёл на Intel, и, как оказалось, исследования, которые я там стал вести, были намного интереснее всего того, чем я когда-либо занимался в университетах.

— Чем вы там занимались?

— Я начал с оптических модуляторов в кремнии. Они нужны для того, чтобы снимать сигналы с работающего микропроцессора. Если лазером посветить на процессор со стороны кремниевой подложки, то можно снять сигнал с модулятора и понять, правильно ли работают разные узлы процессора. Такой вот оптическо-электронный проект, назывался лазерный пробер напряжения. Потом были и другие. Интересно, что обычно люди в Кремниевой долине не задерживаются подолгу в одной фирме (год-два... ну, пять). Обычно на Intel подолгу задерживались электрические, химические инженеры, а физик... как бы не совсем по профилю. Но я уже 17 лет здесь. Тут и встретил свою жену. Она — местная. Сейчас попал в группу, которая занимается наноэлектроникой, то есть исследованием наноэлементов для процессоров будущего. Не смейтесь. Это в России «нанотехнология» — ругательство, а тут — респектабельная наука.

До настоящего времени (крайние 40 лет) в электронике в основном используются полевые транзисторы (а не те биполярные транзисторы, которым нас учили на Физтехе). Но уже виден предел развития этой идеи. Современный транзистор имеет размер 14 нм (30 атомов, поставленные в линейку). Так через 4 года их будет уже 15, а через 8 лет — 7. Только вот транзистор размером в 7 атомов может и не заработать из-за ограничений квантовой механики. Поэтому сейчас мы занялись исследованием таких наноструктур, как наномагниты, сегнетоэлектрики — материалов, где происходит переход из металла в изолятор. Один или несколько типов таких наноструктур будут переключателями или элементами памяти на микропроцессорах. Тогда можно совершенствовать компьютеры за счёт новых качеств таких наноэлементов, а не за счёт прямолинейного уменьшения размеров транзисторов.

А я занимаюсь численным моделированием всего этого. Другие исследователи занимаются изготовлением образцов с миллионами таких структур, третьи занимается лабораторным тестированием их всех. Это относится как к исследователям в лабораториях Intel, так и в университетских группах, которых мы спонсируем. Вот вместе все это дело и двигаем. Думаю, лет через 5—10 результаты пойдут в коммерциализацию.

— Чем занимаетесь в свободное время?

— К сожалению нечем похвастаться. Ни на какие вершины не взбираюсь. Я как компьютер с одним процессором, и работа отнимает все силы. Читаю много по экономике и истории. Недавно написал художественную книгу про своего предка — художника 19 века. Но по-английски. Есть желание прочесть — пишите на dmitri.e.nikonov@intel.com.

— Вас наверное много спрашивают — чем отличаются россияне и американцы?

— Мне трудно судить, я сам сильно обамерикосился. Мне говорят, что я по-русски говорю с акцентом. Но возьмём один аспект. Американцы слишком уверенны в себе. Они, даже когда только подумают о том, чтобы подать заявление, скажем, на Apple, говорят: «Знаете, собираюсь поработать на Apple». Россияне, даже когда получили письмо с предложением, говорят: «Ищу, пока ничего не нашёл»; боятся сглазить, наверное. Русские предпочитают промолчать на заседании на работе, на вечеринке. Американцы будут громко и уверенно говорить, наслаждаясь звуком своего голоса. Даже если им нечего больше сказать, они пойдут на повтор. Иногда по несколько раз говорят «я-я-я-....», занимая слуховой канал, пока не придумают, что дальше сказать.

В плане образа жизни, мне кажется, Америка и Москва сближаются с годами. Не помню кто сказал: «Американцы ошибочно полагают, что они и русские в основном одинаковые, а русские ошибочно полагают, что они и американцы совершенно разные».

— Часто бываете в России?

— В Россию я приезжаю раз в несколько лет. В 2008-м был на конференции Российской Нано Корпорации. В 2013-м просто повидаться с родственниками и друзьями приезжал.

— Не думаете вернуться?

— Первые лет 5 думал. А потом завертелся: работа, семья, дети... Мы будем жить здесь.

— Как вы полагаете, когда стоит менять страну пребывания?

— Менять страну — худшему врагу не пожелаешь. Дети переселенца ещё имеют шанс стать счастливыми. А для самого человека — это постоянный труд, стресс, постоянное ощущение того, что ты не на месте и не включён в это общество. Если встаёт вопрос, ехать или не ехать, — значит, не ехать. Единственный повод уезжать из страны — это когда такой вопрос вообще не встаёт. ✈